Интродукция

Время волочет нас по жизни за ноги. Не вернуться ни на шаг, новые дни приходят взамен ушедших, и так будет, пока мы в состоянии их различать. А что потом? Вопрос совершенно некорректный. В правильном вопросе уже содержится ответ. А ответов самих по себе не бывает. Бывают только вопросы, хотя какой же это вопрос, если не знаешь, о чем спросить, как спросить, и нужно ли спрашивать вообще. Боже, мой небесный отец, только твой голос реален во мне, в той части меня, которая настоящая. А то, что каждый день появляется в зеркале – да разве я это? Оно меняется постоянно. Утром заспанное, вечером с красными от мониторов глазами, то обросшее, то выбритое, то молодое, то старое... Все старее и старее. А я-то? Я ведь тот же самый, который был и сорок лет назад, и двадцать лет назад, и сейчас есмь.

Даже не знаю, что для меня важнее: рассказать запомнившиеся истории из жизни или порассуждать о том – о сем, отталкиваясь от них, как от посылки. Наверное, все-таки последнее. Можно взять какую-нибудь парадигму, и привести пример из жизни в порядке иллюстрации. Причем, любым случаем можно иллюстрировать любую идею, даже две совершенно противоположные. Очередной пример бессмысленности спекулятивного ума. Меня всегда восхищали и одновременно злили греки, придумавшие формальную логику. Это что-то типа геометрии в подходах Эвклида и Лобачевского: берутся с потолка разные постулаты и на них выстраивается совершенно непротиворечивая теория. Она может быть полезной, а может быть и бессмысленной, содержание не меняет ее сути. Вся наша цивилизация построена на этой концепции, на искусстве строить красивые здания неизвестно на чем. Смысл предполагается в самом процессе построения конструкций.

С некоторым страхом публикую этот проект. Назвал его РЕФЛЕКТОР, поскольку он есть плод возрастной рефлексии. Толстой еще сказал: можешь не писать - не пиши. Я пробовал - не могу. Личного психоаналитика у меня нет, приходится самому заниматься психоанализом методом свободных ассоциаций. А чтоб плоды сего труда не пропадали втуне, выкладываю их на всеобщее обозрение. Сразу открываю для всех комментарии, пишите туда, что хотите.

Наверное, стоит еще извиниться за лексикон. Тяжеловат язык, да, не спорю. Однако надоело последние годы все упрощать. И так все упростилось до предела - грамматические ошибки встречаются даже в прессе. "Всем хочетЬся писать", блин. Тем более, я о простых вещах писать не собираюсь. На полное отсутствие ошибок не претендую - я математик, мне не стыдно пропустить дефис или запятую.

И последнее: не обращайте внимания на даты, это совсем не дневник. Блоггер выстраивает посты в хронологическом порядке задом наперед, так я использую даты просто для упорядочения моих историй.

Ваш Андрей Панков.

Про счастливый день

Мне было пять лет и жизнь была полна смысла, поскольку я не задавался вопросами о смысле чего-либо - великое детское умение принимать вселенную как данность. Бабушкин дом стоял на окраине невеликого, но и не маленького города, окраина больше походила на ухоженную деревню. Через улицу начиналась территория шпалопропиточного завода, обнесенная высоким деревянным забором, а за забором была санитарная зона шириной метров сто, представлявшая собой отличную березовую рощу с большими взрослыми деревьями, а за ней штабелями громоздились шпалы, еще не пропитанные креозотом, пахнущие свежей древесиной. Это была граница моего обитаемого мира. Шпалы, а не забор, какая ж граница забор для нормального пацана? Если идти по дороге направо от бабушкиного дома, то упрешься в железную дорогу, за мостом через нее уже был Город. А если идти в левую сторону, то улица заканчивалась лугами, таинственным темным туннелем под железнодорожной насыпью, и дальше уже были «Коменские горы» - непонятные возвышения недалеко от речного берега. В тех краях пастух пас стадо, и там я бывал почаще, чем в Городе.

Было отличное жаркое июльское утро, трещали кузнечики и дул ласковый ветерок, когда меня впервые в жизни обуяла тяга к странствиям. «Щемящее чувство дороги» было реализовано немедленно. Холстяной мешочек из бабушкиной кладовки и веревочка, привязанная за углы – вот и рюкзак. Краюха хлеба, положенная туда – вот и решение продовольственной проблемы. Ноги сами повернули в сторону лугов, и я пошел.

Надо сказать, что в те времена не было принято пасти детей под круглосуточным надзором, отец был в командировке, мама на работе, дед тоже, а моя горячо любимая бабушка со своей коровой, хозяйством и огородом не очень-то притесняла мою свободу. Да и пять лет считались уже возрастом ответственности: например, меня иногда уже посылали забрать корову из стада. Моя жена и сейчас их боится, а мне и тогда это было без проблем, наоборот в удовольствие. Бралась горбушка хлеба, круто солилась, и милое большущее животное хрумкало хлеб у меня из рук, подставляло рога, чтоб надеть веревочную петлю и дыша сзади травяным и молочным духом, не спеша шло за мной домой. Никто коровушку никогда в жизни не ударил и не обругал, поэтому, наверное, она и давала бабушке три ведра молока в день. Так что мой уход в путешествие не вызвал никакого ажиотажа. Только мой кореш и сосед Васька, ковыряя в носу, поинтересовался, куда это я, и на гордый ответ: «В поход!» глубокомысленно заметил: «А-а...»

Не могу вам передать, как это было здорово, идти с «рюкзаком» за плечами и чувствовать, что весь мир – твой. Знакомые места казались новыми и значительными, я шел и шел, однако прекрасно представлял, где я нахожусь и как идти домой. Способность ориентироваться у меня, видимо, в генах, от отца-охотника. Не помню ни одного случая, чтоб я заблудился, ни в лесах, ни даже в незнакомых городах.

Я ушел, как сейчас понимаю, километра на полтора-два от дома и остановился на красивом холме возле перелеска. Хозяйственно расположился, подстелив мешок, сжевал хлеб и настроился отдохнуть хорошенько перед обратной дорогой. Посидел, потом опрокинулся на спину – и весь мир опрокинулся вместе со мной.

Не знаю, что это было. Земля исчезла, я видел только небо, все сразу, каждую птицу в нем, каждое высокое белоснежное облачко. Как это было прекрасно! Я кувыркался в небе вместе с жаворонками, я трогал руками каждое облако, я был везде, все было мной и я был всем. Весь мир был великолепной музыкой. Там было,наверное, не три измерения в этом небе, а тридцать три. Возвращаться из этого состояния совершенно не хотелось, потому что это был непрекращающийся спазм восторга. Я и не заметил, как задремал.

Возвращение домой состоялось засветло и было ничем не замечательным, потому что никем не было замечено. Я было попытался рассказать потом маме про то, что произошло, но открыв рот, помолчал и не найдя слов, закрыл его опять. И до сих пор это в себе ношу, эту память о совершенном состоянии счастья, не замутненного абсолютно ничем.

Про дежавю

А знаете, что самое первое, что я помню в жизни? Не поверите. Я рассказывал матери, она сказала, что это я слышал ее рассказы и выдаю за свои воспоминания. Я помню, как она меня последний раз покормила грудью. Она сидит на крылечке, держит меня на руках, на левую сторону от себя, и говорит: ну вот, это было последний раз. Теперь будешь кушать молоко только от коровушки. Помню свое изумление по поводу того, что меняется вещь, которую я считал самой важной и незыблемой в жизни. Вообще, она меня долго кормила, прекратила когда мне был год и сколько то там немного месяцев. Я считаю, что это реальное воспоминание. Год с небольшим – уже немало, а произошла такая важная для младенца вещь.

Я со временем все больше убеждаюсь, что принадлежу к так называемым «старым» душам. Кто интересуется реинкарнациями, слышали наверно, что согласно этой теории душа должна пройти путь во много жизней, воплощаясь каждый раз в теле, избранном кармой для очередного «урока». Просто школа. Чем больше жизней прожито, тем ближе к выпуску. Пресловутые дежавю есть не что иное, как воспоминания, прорывающиеся из прошлых жизней. Да и полно феноменов помимо дежавю. Если вам сразу и безоговорочно нравится или не нравится человек, вы его просто хорошо знали в прошлой жизни. В некоторых ситуациях вам не нужно никакого привыкания или обучения. Я, например, сел на двухколесный велосипед и поехал сразу, и до сих пор помню, что чувствовал себя, как будто всю жизнь это делал. Каждый может вспомнить в своей жизни такое. Моцарт, думаете, почему в три года играл на рояле? Просто прекрасно умел это делать до того. И чем больше жизней душою прожито, тем тоньше становится эта завеса, отделяющая в памяти одну жизнь от другой, и все больше в ней дыр и прорех. И тем короче период, за который ребенок обретает свое Я. (Мой средний сын в возрасте двух недель, когда другие дети еще бессмысленно блуждают расфокусированным взглядом, уже нас узнавал и улыбался во весь беззубый рот. И надо сказать, парень на редкость вырос продвинутый и, как бы это сказать, очень взрослый). Память – это, как известно, информация. А информация с материей никак не связана, только использует ее как носитель.

Дежавю было в детстве и юности моей второй натурой. Я даже одно время сомневался, нормален ли я психически. Но вот прожил почти пятьдесят лет, никто из окружающих вроде не жалуется.

Про громы небесные

«Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю»... Наверное Пушкин понимал толк в этой жизни. Меня подобные мрачные развлечения обычно по жизни обходили, но то, о котором я хочу сейчас рассказать, разразилось в буквальном смысле над головой. Я был уже постарше, лет десяти, наверное. Мой отец, царство ему небесное, все пытался приохотить меня к мужским забавам, таким как рыбалка и охота. Безуспешно. Так я ими и не увлекся никогда. Охота выпала из сферы моих интересов после того, как папа подстрелил какую-то птицу, чтобы показать мне ее вблизи, какая она красивая. Показал и выбросил. Помните анекдот про ковбоев:

-Видишь того парня?

-Какого?

-Ну того, в шляпе и с револьвером?

-Да они все в шляпах и с револьверами!

-Тьфу ты! – выстрел – Видишь, который упал?

-Да...

-Это мой лучший друг Билл.

Вот примерно так и с этой птицей получилось. Абсурдно, как и многое в этой жизни. После этого я даже цветы в лесу не рву, пусть себе растут.

А рыбалка... Рыбачил я, даже нравилось. Красиво на речке или на озере на рассвете. Воздух, птицы... Только зачем надо удочки с собой таскать? Я как то всю жизнь больше с фотокамерой. А шашлык люблю гораздо больше самой лучшей ухи.

Однако вернемся к истории. Мне 10 лет, мы живем в деревне под Воронежем. Лето, красотища, велосипеды, простор и свобода. Папа зовет меня на утреннюю зорьку на пруд, километрах в шести от дома. Да какой же дурак будет отказываться! С большим трудом продравши утром затемно глаза, грузим в сумочку еду, привязываем к велосипедам удочки, катим по проселочным дорожкам среди лесостепи ни свет ни заря, смотрим, как мир просыпается, воздух прямо кушаем кусочками, до того он чистый и вкусный. Пруд, как чашка посреди луга, вокруг родники. Вода в роднике шевелит песочек на дне ключа, вкусная, но больше глотка не выпьешь, потому что студеная – ужас! Свежий огурец с солью и куском хлеба в таком месте – просто гурме. Еще и рыба клюет, поймали несколько увесистых золотистых линьков.

Жаль, что все хорошее кончается. Солнце поднялось высоко, клевать совсем перестало. Мы повалялись на берегу, понежились под жаркими лучами, но тут с горизонта очень быстро стали заходить тяжелые облака. Не прошло и часу, как стало понятно, что быстро собирается гроза. Мы собрали свои немногочисленные манатки, достали из пруда кукан с линьками и потихоньку двинулись к дому, особенно не беспокоясь – ну что такое шесть километров на велосипеде? Полчаса не торопясь. Но по-нашему не вышло, потому что гроза разразилась как раз на полдороге. Слышали, наверное, про Курскую магнитную аномалию? Курск совсем рядом с Воронежем. Судя по всему, под воронежской землей тоже много железной руды.

Я не знаю, где искать слова, чтобы это описать! Внезапно небо почернело, как будто настала ночь, и началось. Гроза разразилась прямо над нами. Папа велел бросить велосипеды (железные потому что) и мы, по его приказанию, «рассредоточились», то есть легли на траву метрах в двадцати от великов и метрах в десяти друг от друга. Он у меня бывший офицер, знал как пережидать артналеты. Я плюхнулся на пузо и зажмурился, но так лежать было совсем уж стыдно и скучно, поэтому я сел и стал смотреть из-под прищуренных век. Краем глаза увидел, что папа тоже поднялся. Молнии били в землю впереди нас, сзади нас, по сторонам. Ближайшая ударила метрах, наверное, в пятидесяти. Ослепительный столб голубого огня ужасной толщины возникает вдруг недалеко от тебя и танцует, а грохота вроде и не слышишь, поскольку он заходит за порог восприятия.

Удивительно, но я не ощущал ни капли страха, только благоговение и восторг перед такой мощью. Вот это да! Вот это лупит! Мы сидели мокрые до нитки, оглушенные, ослепленные, но никакого ущерба не понесли. Не знаю, сколько это продолжалось, наверное недолго. Гроза разрядилась, грозовые тучи унеслись со шквалистым ветром, глухо ворча внутри себя, сменившись жидкими дождевыми тучами, которые еще немного нас помочили и разошлись, открыв веселое летнее солнышко. Мы с отцом молча встали и повели велосипеды в руках по раскисшей тропинке. Меня просто зашкаливало за все понятия, которые были в моей десятилетней голове, так что мама не поняла ничего из той каши, что я на нее вывалил по приходу домой, только на всякий случай отругала отца. А наших линьков она зажарила со сметаной. Очень было вкусно.

Про небесные сферы

Следующая встреча с Богом произошла года через два. Родители в поисках лучшей жизни переехали на юг, в Адыгею, и купили малюсенькую мазаную хатку, зато с садом и виноградником, прямо на берегу водохранилища. После наших северных краев, даже после Воронежа, это место казалось просто раем. Ни разу в жизни до того я не видел, чтобы абрикосы валялись на улице под деревьями. Потом, правда, оказалось, что это не абрикосы, а «жердела», то есть фрукт помельче и покислее, однако после уральских яблочек размером с кубанскую вишню, это сильно впечатляло. Но это были эмоции земные. А вот в первую же ночь я вышел из дома и пошел по личной нужде в огород, в строение типа «скворечник» - понятно, какие удобства в деревне. По дороге треснулся несколько раз ногами и головой о всякие твердые предметы, ругаясь про себя на темноту. Темнота в безлунную ночь на Кубани – хоть глаз выколи: не фигурально, а буквально не видно ничего. Этот стук меня окончательно разбудил, я пошипел, поругался и поднял голову.

Боже мой! На сине-черном бархатном небе прямо надо мной горели звезды. Каждая величиной чуть не с уральскую луну. Они были разноцветные, голубые, красные, желтые, они были разного размера и очевидно, что на разном расстоянии. Это были Миры, без преувеличения сказать, после этой ночи я никогда не сомневался во внеземных цивилизациях, в теории относительности и прочей фантастике. Я стоял на скорлупке Земли, и неведомые течения несли меня на ней через океаны вселенной. Волосы мои шевелились от звездного ветра, ноги ощущали хрупкую поверхность маленькой планеты.

Я очень быстро после этой ночи выучил созвездия и названия звезд, пользуясь астрономическим томом «Детской энциклопедии». Что за музыка была в этих магических названиях! Осенний Сириус, летние Вега, Денеб... Денеб – альфа Лебедя... Альтаир... это альфа Орла, одна из составляющих Летного треугольника: Альтаир – Денеб - Вега. Над западным горизонтом едва поднимался неуловимый в тех широтах Арктур – альфа Волопаса... Алькор и Мицар в ковше Большой Медведицы – тест на зоркость для арабских воинов. Я отчетливо видел эту двойную звезду, чем был несказанно горд. Россыпь Плеяды пересчитывал все время, получалось разное число. Неодолимая сила тянула меня туда, посетить неведомые солнца, ходить по неоткрытым планетам.

Сейчас это даже немного смешно, но видимо времена такие были. В шестидесятые годы эта мания владела многими. На Луну лететь! На Марс! К звездам! Какую фантастику тогда писали! Звездную фантастику сейчас пишут другую, более социальную. Человеческая фантазия трансформируется вместе с общественным сознанием, и сейчас вся фантастика просто закукливается на субъекте. Процесс естественный, я полагаю, времена такие настали, когда загадки макрокосмоса уступили место загадкам микрокосмоса. Фантасты быстро разобрались, что бесконечности окружают нас со всех сторон, не только звезды и галактики, не только атомы и кванты, но и глубины собственного сознания. Неизвестное среди неизвестного, вот что такое человек. С одной стороны правильно, прежде чем лететь к звездам, надо бы дома прибраться. С другой стороны, мечту всегда жалко. Смешной пример: я страшно хотел в детстве водить машину. Именно крутить баранку и смотреть на убегающую под колеса дорогу. Сейчас я из-за руля, бывает, днями не вылезаю, но разве же это то, что подразумевалось?

С возрастом становится понятно, что все то, что мы видим и чувствуем, происходит внутри нас и имеет слабое отношения к объективной реальности. Она, эта реальность, просто генератор феноменов для осмысления и переживания. Я и сам сейчас, как видите, философ крайне субъективистского толка, однако присутствует во мне ностальгия по тем ощущениям, по их интенсивности, мощи и свежести. Это как холодная родниковая вода во время сильной жажды. Никакие изысканные напитки не заменят ее вкуса, когда ты действительно хочешь пить, потому что она ощущается не вкусовыми пупырышками на языке, а всем тобой, единым и неделимым, телом, душой и разумом вместе.

Про необратимость

Возвращаясь по времени немного раньше, года на два, вспоминаю первую встречу с необратимостью. Лет восемь мне было. Пошел в школу, и забыл взять пластилин на урок труда. Вернулся с полдороги, родители уже ушли на работу, квартира пустая. Поискал этот чертов пластилин, вспомнил, что мама его вроде засовывала на самый верх буфета. Это я сейчас чуть не два метра ростом, а в то время буфет был страшно высокой штукой. Родители! Никогда не оставляйте мебель неисправной! Я подставил табуретку, залез на буфетную столешницу, потянулся на самый верх, зацепившись за полку, и вдруг весь верх буфета покачнулся и начал валится на меня. Это я потом узнал, что такое точка возврата и т.п., а тогда я ее ой как чувствовал, как она отплывает от все дальше меня по оси времени и нет никаких возможностей вернуться даже на микросекунду назад, чтобы исправить то, что так легко было не делать. Я, естественно, потерял опору и свалился на пол, успел встать на четвереньки и всей шкурой почувствовал, как эта тяжеленная громадина из натурального дерева и стекла, набитая посудой, валится на мою восьмилетнюю спину. Отрешенно подумал: ну все. Сейчас сломает позвоночник, и капец пришел моей молодой жизни или, по меньшей мере, здоровью. Время в таких случаях точно замедляется. Мои ноги и руки медленно пытались бежать на четвереньках, шкаф медленно валился, а мысли были быстрые, спокойные и удивительно отчетливые. И самая неприятная мысль была, что все, уже ничего не изменить.

Господь меня хранит. Буфет треснулся углом о табуретку, с которой я залезал, перевернулся вбок, разбился сам и разбил вдребезги все что было внутри. Меня вообще не коснулся. Я постоял еще на четвереньках, не веря что пронесло, отполз на всякий случай подальше и вот тут испугался по-настоящему. Ноги-руки мои ослабли и я позорно плюхнулся в пол носом. Что было дальше – неинтересно. Скажу только, что меня не наказали, поскольку соседка, к которой я пришел за помощью с разбитым носом, встречала отца вечером аж на подходе к дому – за меня просить.

Отступление

Далее в моей сакральной истории следует большой перерыв. Молодые годы даются человеку для материальных дел. Школа, либидо это чертово (ну почему в безбожной России было столько пуританских сексуальных ограничений и дикого невежества?), прекрасные студенческие годы... Я вот все думаю, почему у большинства людей студенческие годы именно «прекрасные»? Хотя, в принципе все понятно. Молодость, здоровье, чувство безграничных перспектив, первое реальное самоуважение (как же, поступить в университет означало успешно выдержать чудовищный конкурс!), ощущение собственного роста, каждую сданную сессию воспринимаешь как очередную ступеньку лестницы в небо. Интересно сейчас это все воспринимается задним числом. По большому счету, 90% времени занимала рутина. То скучно, то денег нет, то учиться надо... Но сейчас-то только хорошее вспоминается! Это я к тому, что у человека, который скучно живет, жизнь вроде как украдена, вспомнить-то нечего.

Как-то я слышал такое определение, что человек – это, в сущности, его память. Всем знакомо, наверное, когда проводишь долгие дни за скучным занятием, они тя-я-янутся ужасно, но вот оглянуться не успеешь, как год прошел, потом другой. Или в отпуске, например, нахватаешься острых ощущений, лазая по горам или ныряя по морям, кажется – пролетел отпуск, как один день, а потом вернешься – две недели только и прошло, всего-то. Но что интересно, острые ощущения в больших дозах тоже приедаются, как рутина, и начинают ощущаться, как рутина.

Выходит, что человек ищет ухода от обыденности не там. Это как тебе нужно на второй этаж, а ты осматриваешь на первом этаже комнату за комнатой, не она ли этот второй этаж? А искать надо лестницу. Кто бы еще знал, какая она. Кто ее нашел до тебя, описывают ее разными словами.

Про двойственность

Не хотел я тут вмешивать всякие материальные воспоминания, не об этом пишу. А потом подумал – типичная ошибка: разделять реальность на духовное-материальное, прожитое-прочувствованное. Реальность – она есть то, что она есть, евклидова точка, не определяемая через свои части, только интуитивно. Склонность к анализу есть род некрофилии, ведь чтобы разделить, надо сначала умертвить. Первый курс мединститута, анатомичка. Противно, но полезно для дальнейшего.

Итак, поговорим о двойственности восприятия. Кто жил в советское время, делятся на три категории. В первую категорию двойная мораль была вбита репрессиями или их угрозой (как в моих родителей), вторая выросла во всем этом и свято верила, что все так и должно быть (как я, например), и только через много лет начала немножко поднимать голову. Третья – это как мои дети, которые уже начали с того, что почуяли запах гнили и не были особенно загоняемы обратно в эту двойственную реальность испуганными родителями.

Я тут не буду вспоминать о пионерских отрядах и уроках обществоведения, я расскажу о другом явлении того же плана. То, что мы называем тоталитаризмом, может проявляться и в частной жизни, в самых обыденных вещах.

Моя мама была красавицей, помешанной на театре. Провинциальность места проживания и отсутствие реального взгляда на вещи не позволили ей стать известной актрисой, однако уже хорошо за тридцать ей удалось заочно закончить институт культуры и стать режиссером драмкружка и впоследствии «народного театра», так тогда назывались драмкружки более профессионального, если можно употребить это слово, уровня, чье финансирование входило в бюджет местного дома культуры. Я в детстве, к несчастью, обладал смазливой внешностью и звонким голосом, а также хорошей памятью для заучивания стишков и ролей, поэтому будущее мое было решено без меня, сразу и бесповоротно. Мне было 2 года 8 месяцев, когда я впервые вышел на сцену в роли какого-то зайчика в новогоднем представлении. И поехало. Не было спектакля или представления, в котором я не играл бы какую-нибудь роль. Никто меня не спрашивал, хочу ли я этим заниматься. Просто мама говорила, когда репетиция, когда спектакль, как двигаться и что говорить. Самое интересное, я считал, что это так и нужно, что у меня просто нет другой дороги. С маминой подачи я наезжал на отца, почему он не играет в мамином драмкружке, и не понимал, почему отец от таких наездов бесится. Мы ездили по соседним городкам и деревням с гастролями, иногда в областные города. Видимо, театр был неплохой и мама была хорошим режиссером, потому что мы все время занимали призовые места в разных конкурсах и фестивалях. Я не умел ни драться, ни мириться, уличные мальчишки наводили на меня жуткий страх, везде помимо сцены был болезненно застенчив, в общем полный классический комплекс маменькиного сынка. Мама меня еще попыталась впихнуть в музыкальную школу по классу рояля, но я быстренько устроил так, что меня выгнали за непосещение. Не хватало еще, чтоб и тут меня начали строить по стойке смирно, это я понял, несмотря на свои семь лет. Достаточно было обычной школы и драмкружка, а тихий саботаж всегда был самым эффективным способом увильнуть от обязанностей. Я читал массу литературы, чужой опыт и чужой взгляд на жизнь заменяли мне мой собственный, и я приходил в ужас, когда они шли вразрез с реальностью. Ну вот что это, как не шизофрения (она же расщепление личности)? Как еще назвать существование одновременно в двух мирах? В одном мама, свет софитов, красивые сценические костюмы, спектакли с обязательной светлой коммунистической моралью в конце (других просто не ставилось, потому что культкомиссии не пропускали), в другом грязь на улицах, хулиганы, пьяницы, воровство, отсутствие продуктов и денег, ссоры в семье. Самое интересное, все это мирно во мне уживалось лет до тринадцати, потом я уже стал трудным подростком и косо смотрел вообще на все, понимал, что где-то что-то не так, но вот что?

Я взбунтовался в самом конце школы, когда вместо выпускного вечера надо было ехать на очередной конкурс и давать там очередной спектакль. Мама была уязвлена в самое сердце, когда я подбил на забастовку весь состав артистов (он состоял, в основном, из моих одноклассников). Мы просто отказались ехать, а это был какой-то действительно крупный конкурс, типа зонального по югу России, и ей было очень важно хорошо там выступить. Компромисс был все-таки найден, мы погрузились в автобус наутро после выпускного вечера, «никакие» от усталости и от выпитого, ну соответственно и отыграли этим вечером «никак». Она мне, кажется, так никогда и не простила такого предательства. И после этого я напрочь отказался принимать в ее театре какое-либо участие, и два последующих года держал марку, хотя по молодости лет (я закончил школу в 16 лет) и жил эти два года дома, работая то разнорабочим, то музыкантом. Поступить в институт после сельской школы не смог ни в первый год, ни во второй. А поступил я потом, к маминому большому удивлению, на математический факультет Кубанского университета. Не сбылась ее мечта вырастить из меня второго Олега Стриженова. Лобачевского из меня тоже, конечно, не вышло, но вышел нормальный программист.

Сейчас вот иногда думаю: со своей стороны она была права, это был удар ей в сердце. Но не в спину! В мою пользу говорит, что я не скрывал такого намерения задолго до события, она просто надеялась, что все это несерьезно и я не посмею что-то предпринять в реале. Это был бунт с открытым забралом, и я довел дело до конца, после чего даже сам себя стал уважать. С другой стороны, разве меня когда о чем спрашивали? Я практически все детство и юность отработал на нее, не подозревая даже о каком-то праве на собственную жизнь и личное время.

Самые тяжелые конфликты – это конфликты с близкими людьми, особенно с родителями. Как бы ты ни был прав, все равно ты неправ, просто потому что это твоя мать. С другой стороны, никто не умеет так коварно использовать твои слабости, как твоя собственная мать, поскольку знает их лучше тебя, поскольку все твои слабости – это ее творение. Женщины вообще коварны, а любящие женщины – втройне. Не удивительно, что невестки со свекровями не уживаются в принципе. Каждая тянет ниточки, которыми ты управляешься, в свою сторону, и если тебе нетрудно любить жену и мать по отдельности, то это практически невозможно одновременно, когда вы живете все вместе. Последние лет шесть своей жизни моя мама жила с нами в одной квартире, и хотя она была уже слабой и немного полоумной больной старухой, и хотя квартира была большая и у нее была своя комната, жилы она из меня умела тянуть ого-го как! А жена от этого просто бесилась. Я знаю зятей, которые в нормальных отношениях с тещами (правда, совсем немного), но не слышал ни про одну сладкую парочку «невестка-свекровь». Это при том, что мама была вообще-то вполне доброй и достаточно бескорыстной женщиной. Парадокс.

Кстати, всем могу порекомендовать рецепт, как приводить себя в норму после того как вам залезли под кожу и хочется как минимум дать кому-нибудь в морду. Надеваете кроссовки (варианты: лыжи, плавки – кому что доступнее) и пару километров по ближайшему стадиону (лесопарку, бассейну) в хорошем темпе. Вся дурь выходит с потом. Стресс лучше всего выгонять движением. Точно так же после работы пешком километров пять быстрым шагом. И семья в безопасности, и вы не сопьетесь. Форму поддерживает, опять же.

Еще отступление

Как, оказывается, на удивление мало значимых событий в жизни, если ранжировать их по сакральному воздействию на человека. Человеческая жизнь протекает на нескольких разных уровнях. Родился-женился-разбогател-разорился – это, конечно, может быть интересным, однако история внутренней значимости для самого человека много важнее. Она, эта внутренняя значимость, оперирует категориями счастья и несчастья, понимания и непонимания, одиночества и любви, веры и неверия, и, переплетаясь с материальной ипостасью, становится реальной жизнью человека. Разумеется, такие происшествия, как учеба в университете, женитьба, рождение детей – все они действительно важные, но как-то не вписываются в этот проект. Начав его, я впервые как следует задумался о несоответствии и о неразделимости оценок традиционных и внутренних. Как-то читал я книгу про очередного Махариши, уж забыл какого именно. Там рассказывалось, каким образом он родился второй раз (об этом чуть ниже). Оказывается, причиной всему было всего одно очень необычное переживание: в детстве он вдруг почувствовал себя умершим. Это послужило толчком к тому, что он перестал принимать свою жизнь и свою личность за абсолют, и соотнес свое место во вселенной такими фундаментальными вещами, как жизнь, смерть, время, смысл. И плевать он хотел с тех пор на свою материальную историю с ее датами, расписаниями и оценками.

Мне очень импонирует восточная философия с ее доктриной второго рождения. Мы все рождаемся младенцами, то есть приобретаем дыхание жизни, растем, едим, плодимся и умираем. Но некоторые рождаются еще и второй раз, то есть обнаруживают место своего Я в мире. Это как помыть оконное стекло и вдруг обнаружить, что твой мир – это не твоя комната, а за окном еще целая вселенная. Брахманов в Индии зовут Дважды рожденными. Ранние христиане тоже это понимали, апостол Павел писал про «умереть в Адаме, жить во Христе». Нормальный человеческий язык не создавался для описания этой второй реальности, поэтому все письменные религиозные документы, которыми человечество располагает, воспринимаются как учебник по параноидально-шизофреническому синдрому. В европейской культуре я нашел только одно более-менее сходное понятие: гештальт.

Моя последняя история про театр и маму не лежит спокойно в «Рефлекторе», а так и просится, чтоб я ее стер. Однако не буду. В конце концов, правила этого проекта придуманы мной для меня самого, поэтому я буду их иногда с удовольствием нарушать. Мало того, вот вам следующая история.

Про паровозы

Богданович, где я родился и провел раннее детство – это довольно крупная узловая станция на сибирском направлении. Вся моя жизнь проходила под аккомпанемент стука колес, перебранок через громкоговорители и запах горящего угля и пара. До сих пор мне эти звуки абсолютно не мешают спать. В 60-е годы основой локомотивного парка были паровозы, и насмотрелся же я на них, и наслушался про них. Дед мой был почетный железнодорожник, хотя и работал столяром в дорожных мастерских. Станционные работники жили как бы в «задорожье», то есть по другую сторону железной дороги от города. Эта окраина состояла из довольно ухоженных частных домиков с огородами и палисадниками, вроде деревни. Но деревенской расхлябанности и нищеты не было: народ там жил мастеровой, крепкий, умелый и дисциплинированный. ЖД при Кагановиче была практически военной организацией, и люди были соответствующие. К тому же, МПС во время войны давала броню всем работающим на железной дороге, так что поголовного деревенского вдовства на этой окраине не было тоже.

Одной из любимых забав у нас, станционных пацанов, было купаться в паровозном паре. От нашей слободы в город через пути вел мост, под ним ездили паровозы – маневровые, магистральные – мы много знали таких слов. Как, например, называется выступ на вагонном колесе? Реборда он называется. Rebord – слово французское, означает «выступ», а вообще-то вся ЖД терминология была английская. Компаунд – так назывался составной паровоз ( compound - elementary, Watson!). Тендер – прицеп с углем для топки. Даже само слово рельс – это английское rails. Мы часами болтались с ребятами на том мосту, смотрели, как из близлежащей водокачки заливают воду в паровозные котлы, и ныряли при каждом удобном случае в клубы пара, выдыхаемые паровозами под мостом. Пар был на удивление прохладный и пах большой умной техникой.

Отец работал в железнодорожной милиции, мама – в железнодорожном клубе, дед – в железнодорожных мастерских. Проезд по местным линиям был у всех них бесплатный, и поэтому мы везде ездили по железной дороге, благо на Урале рельсы проложены практически всюду. За грибами, в гости, на рыбалку – поездом. И я до сих пор не понимаю, почему эта езда доставляла мне огромное удовольствие, почти физическое наслаждение. Не передать, как я любил ехать в вагоне и смотреть в окно, как там все мелькает и меняется. Я забывал про все, в меня пихали дорожную еду – я отмахивался, со мной разговаривали – я не слышал, просто не мог оторваться от проплывающей за окном страны. Какие-то люди двигались там, какие-то дома появлялись и исчезали, кусочки чужой жизни проплывали мимо меня, едва касаясь, а поезд знай себе стучал колесами и двигал меня в нужном направлении, несгибаемый и неотвратимый, как сама судьба.

Мне и сейчас нигде так сладко не спится, как в поезде дальнего следования на верхней полке. Если не обращать внимания на всякие мелочи типа грязноватости вагона, хамоватости проводника, пьяноватости соседа по купе, то вот этот парадокс – ты себе бездельничаешь и в то же время целенаправленно продвигаешься черт-те знает куда – волнует меня до сих пор. И нигде так не отключаешься от повседневной суеты, как в поезде. Все там, откуда ты уехал – уже в прошлом, все там, куда ты направляешься – еще в будущем, а ты живешь как бы вне определенных координат во времени и пространстве и настоящий момент жизни становится ценностью сам перед собой и сам по себе. Кто мы есть вообще? Я вот программист, философ, работяга, лентяй, отец, муж, эмигрант, русский, американец, канадец, уралец, кубанец, космополит, чей-то приятель, чей-то учитель, чей-то друг, чей-то недруг... Э, нет, про недругов я зря. Ничей я не недруг. Это все - я? Разве я это все? Мы как-то размазаны по вселенной нашими обязательствами, нашими планами, видим себя глазами других людей, оцениваем себя с точки зрения других людей, всегда или переживаем что-то прошедшее, или волнуемся перед чем-то еще не происшедшим, и обычно далеки от понимания, что жизнь-то она вот здесь и сейчас струится сквозь наши пальцы, она есть бесконечный момент этого струения, а не песок, который струится, и не пальцы, через которые она струится. Это как водопад. Его же нет - есть вода, которая перелилась через камни и ушла дальше, есть камни, которые вообще недвижимы. Однако он есть и он прекрасен в своих брызгах и радугах, воплощенный момент движения.

Про мертвых

Каждый когда-то впервые встречается со смертью. Первый раз я увидел мертвого человека, когда мне было лет шесть. Помер мой прадед. Он лежал в гробу на столе со свечкой в руках, зеркало было занавешено, женщины плакали, мужики были суровы, деловиты и попахивали водкой, а на меня, честно говоря, сильного впечатления это все не произвело. Я потрогал его лицо, без страха или брезгливости, оно было совсем не отвратительно на ощупь, только прохладное. Было совершенно понятно без всяких объяснений, что это не дед Константин тут лежит, а просто его бывшее тело. Ни на какие мысли это происшествие меня не натолкнуло, да в общем-то и не должно было. Внутреннего неприятия концепция физической смерти во мне никогда не вызывала. Конечно, крестьянский быт довольно прост и суров – кур, например, при мне не стеснялись резать, так что у меня не было иллюзий, что мы существа невинные, мы те же звери: хочешь есть – убивай. Живую курицу не обижай, а башку отрубил – облей кипятком, чтоб перья лучше выщипывались, да потроши, будет суп. Что интересно, эти понятия не мешали мне исходить острой жалостью к мяукающим бездомным кошкам, вечно их тащил домой.

Потом, когда переехали жить в Краснодарский край, я много навидался трупов. Место там такое: не по одному, так по другому поводу кровь всегда льется. Народ горячий, недобитое казачье, да плюс русская горячая любовь ко всему, что с градусами. То сосед соседа из ружья прямо в упор застрелит, и тот лежит во дворе, пока часа через два менты не приползут. То мотоциклист спьяну въедет головой в кузов встречного грузовика, да так, что мозги на асфальт... А мы, пацаны, всегда в первых рядах зевак. Шуганет нас кто-нибудь для приличия, так мы с другой стороны заходим. Опять же, кроме любопытства, не было у меня никаких лишних эмоций, типа как в американских фильмах показывают: криков, шоков, психоанализов всяких. Сейчас даже сам удивляюсь такому спокойствию. Никогда даже сны плохие не снились.

Никогда и никто со мной в детстве про загробную жизнь не говорил. Не было в нашей семье религиозных людей, кроме любимой моей бабушки Наташи, хранительницы традиций. Она не только пекла блины на масленицу и красила яйца на пасху. Она сама исправно постилась, и нас в пост кормила постной, но очень вкусной едой, но никогда мне не отказывала, если мне этого было этого недостаточно. Кстати, помнится мне, что я редко просил чего-то другого. Но и бабушка на эти темы больше помалкивала. Она иногда что-то отвечала на мои довольно сложные пацанячьи вопросы, и помню я, что всегда ее слова как-то ставили все по местам, хотя и не всегда были до конца понятны. Даже в ехидном подростковом возрасте у меня никогда не было желания над ее верой подшучивать. Это было настоящее знание, как я теперь понимаю: не для проповедей и домогательств к другим людям, что вот дескать вы неправильно живете, а для чистоты собственной души.

Про предков

Я тут упомянул своего прадеда, так расскажу про него, пожалуй, побольше. Мой прадед по матери Константин Лапин был личностью колоритной. Большущий бородатый дед, из себя весь строгий, ходил в темно-синей сатиновой косоворотке, подпоясанной узким кожаным ремешком, имел огромные мосластые руки. Говорят, меня любил нянчить, когда я был младенцем. Он и его жена баба Саня (серая худенькая и тихая, как мышь, старушка) жили в специально пристроенной комнате в доме моего деда Ивана на станционной окраине Богдановича. Был прадед не то чтобы старообрядец, точно я не помню, но что-то близко к тому. История его была тяжелая: до революции он был очень крепким хозяином: имел мельницу, несколько лошадей, несколько коров, не считая мелкого скота, однако к его несчастью родилось у него пять дочерей и всего один сын, мой дед Иван. Жили они в Омской губернии, на хороших землях, все добро было нажито в буквальном смысле собственным горбом, поскольку вина в семье не пили, а работали, как ломовые лошади. Ну понятно, чем все кончилось: сначала рабочие маевки, на которых революционеры пили на покосных лугах водку и с завидной регулярностью жгли лапинское сено. Потом коммуняки пришли надолго, но прадед с дедом были мужики умные, устроили раздел хозяйства, мельницу добровольно сдали сельсовету и под раскулачивание не попали, в смысле их не сослали и все живы остались. Однако разорили мгновенно, отняли все. К моему стыду, при переездах затерялась дедова тетрадка, где он писал в старости воспоминания. Очень стыдно и очень жалко, потому что род древний, Лапины помнят себя с 1770-х годов. Есть у нас в клане человек (тетя Аня, привет тебе издалека!), который может считаться историографом рода, так что мы не боимся прервать эту память, однако у деда в тетрадке были такие детали, что просто ну очень жаль. И ведь не вернешь уже, не попросишь еще раз написать. Спи спокойно, дед Иван, хороший ты был человек.

Возвращаясь к прадеду: плохо приходилось старому при советской власти, голодал, даже с сумой ходил побирался, пока мой дед, его единственный сын, в начале 30-х не пристал к Свердловской железной дороге, не прижился в Богдановиче и не собрал постепенно вокруг себя и родителей, и сестер с семьями. Настолько он был разочарован, что у него рождались одни дочери, что когда моя мама, его старшая внучка, забеременела, он ее на полном серьезе просил: «Варвара, ты мне Христа ради внущещка роди, я тебе его нянчить буду». И нянчил, говорят я ему много волос из бороды выдрал, пока он меня на руках носил.

Интересный разговор у меня состоялся с отцом, когда мне было лет тридцать. Я тогда только что открыл для себя историю клана Лапиных, по материнской линии. Он приезжал к нам в гости, жена моя с месяц была где-то на повышении квалификации в Киеве, так что у нас с ним создалась уникальная возможность пожить вместе и пообщаться, как двум взрослым людям. Ах, как мужику нужен отец, когда мужик становится взрослым! Открываешь в собственном родителе не зануду с ремнем наперевес (это просто для красного словца, отец меня никогда не бил), а умного, пожившего и очень родного человека. Эх, батя, мало мы с тобой пообщались... И я тогда рассказал ему про мои открытия в области генеалогии, про Лапиных и их 200-летнюю историю. Он тогда попросил у меня тетрадь и недели две кропал там что-то, а после отдал мне с заголовком «Черновик родословной». И тут я узнал, что Панковы считают свои поколения гораздо дальше, и даже хранят артефакт: плотницкий топор ручной ковки с клейменым именем основателя рода и датой «1725». Не дворяне они были, конечно, а владимирские мастеровые люди. Я в полном изумлении спросил отца, чего же он раньше-то не рассказывал? Ответ был короток и точен: «А ты никогда не спрашивал»

Позднейшая вставка.
Со временем я нарыл в интернете, что панкАми в россии называли православных переселенцев из Речи Посполитой, так что скорее всего я по крови литвин. Не литовец, а русский из Западной Руси, или Великого княжества Литовского. Что, в общем-то, подтвердил тест ДНК, который рекомендует мне искать родственников среди белорусов, кашубов и литовцев.